Жизнь и творчество Александра Сергеевича Пушкина исследованы подробно и всесторонне, вплоть до мельчайших деталей.

Чуть ли не каждая запятая в его черновиках прокомментирована. Любознательность научного сообщества не пощадила самые интимные закоулки его биографии, казалось бы, на великом поэте нет места, где может притаиться неподатливая тайна. Как бы не так.

«Пушкин — такой ясный, прозрачный, как будто так легко понимаемый... А вот уже скоро минет сто лет с его смерти, а он стоит перед нами неразгаданной художественной и социологической загадкой» [*1], — сокрушался в 1935 г. В.В. Вересаев.

Спустя полвека дело не пошло на лад, хотя о Пушкине успели написать горы научных трудов. И вот уже Н.Я. Эйдельман глубокомысленно изрекает: «Пушкин, вероятно, самый загадочный русский художник».

В канун двухсотлетия со дня рождения поэта загадка не слишком прояснилась, поскольку выдающийся литературовед С.Г. Бочаров позволил себе открытое заявление «о дефиците нашего понимания Пушкина при столь обширном изучении».

А немногим раньше И.З. Сурат сетовала: «В последние десятилетия эмпирические тенденции [в пушкинистике] возрастают и разрыв между изучением и пониманием углубляется: накоплен колоссальный материал, но мозаика никак не собирается в целое».

Трудно судить, сознательно ли здесь приведена скрытая цитата из Б.Л. Эйхенбаума, который за девяносто с лишним лет ранее писал: «Чем усерднее развивается пушкиноведение, тем сложнее становится задача цельного исследования».

С вынесенным И.З. Сурат вердиктом не приходится спорить, более того, в ее статье, со ссылкой на труды Г.О. Винокура, отмечена главная причина плачевного положения дел: «Современной академической пушкинистике недостает «философского отношения к своему предмету» — условия, возводящего исследование “в степень научного знания”».

Насколько могу поверить своим глазам, одна из лучших специалистов по Пушкину прямо признает, что сегодняшняя пушкинистика является псевдонаукой, слепо барахтающейся в обильной фактографической каше. При этом исследовательница считает нужным сослаться на мнение авторитетнейшего пушкиниста В.С. Непомнящего, который, впрочем, рассуждает с подкупающей простоватостью: «Тот, кто не знает Россию, не может понять Пушкина, даже хорошо зная русский язык. Нужно обязательно знать, и лучше бы любить, Россию, чтобы понять, что такое Пушкин, как мы это понимаем. Да и мы сами-то его не очень хорошо понимаем — не случайны эти кровавые споры, длящиеся уже полтора века. Они показывают, что у нас нет целостного представления о Пушкине».

Хотя не чуждый меткого самобичевания ученый расписывается в непонимании своего предмета исследования, здесь ему по крайней мере нельзя отказать в искренности.

В свете вышеприведенных цитат Пушкин выглядит, мягко говоря, причудливо.

Это непонятный символ национальной гордости. Загадочное сокровище национальной культуры. Таинственный любимец всего русского народа. Если не ошибаюсь, это единственный случай в истории мировой литературы, когда хроническое непонимание читателями произведений поэта вменяется ему в заслугу. Воля ваша, господа, но тут что-то не вяжется.

Итоги полуторавекового изучения Пушкина явно неутешительны, а жизнь и творчество поэта отнесены к разряду явлений сверхъестественных, то есть непостижимых для человеческого разума. К примеру, Р.А. Гальцева прямо утверждает, что в Пушкине сочетаются целых три тайны: «тайна творчества», «тайна духа» и «тайна личности» поэта.

Разумеется, этот патетический лейтмотив пушкинистики восходит к концовке знаменитой речи Ф.М. Достоевского, заявившего, что Пушкин «бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем». Но эффектный пассаж, заслуживающий аплодисментов на торжественном собрании, звучит противоестественно в устах исследователей. Ибо им на роду написано не пасовать с блаженным умилением перед тайнами, а находить разгадки.

Конечно, нет ничего легче, нежели объявить гениальность недоступным для бренного разума явлением. Но тогда уж надо признать, что гений не вполне человек, причем его творения не адресованы роду человеческому.

Если окинуть ситуацию трезвым сторонним взглядом, она выглядит странно. Нам предлагается принять на веру, что непонятные тексты загадочного поэта целиком безупречны, ибо так гласит общее мнение. И тут пушкинистика безусловно приобретает черты религиозного вероучения.

Между тем ни чудо, ни загадка, ни тайна не входят в арсенал научных понятий. Это фигуры речи, которыми принято обозначать кажущееся отсутствие причинно-следственных связей. Для ученого любая тайна представляет собой лишь явление, не получившее внятного разъяснения. А в разъясненной тайне уже нет ничего таинственного, она становится просто-напросто логически выстроенной цепочкой фактов.

Впрочем, есть одна область человеческой деятельности, для которой необходимым условием и рабочим материалом является наличие загадок. Таково ремесло фокусника.

Когда иллюзионист ловко манипулирует вниманием публики, в последовательности его действий возникают зияния. Поэтому восхищенные зрители не понимают, каким образом исполнен трюк. Фокусы также загадочны, впрочем, лишь до тех пор, пока мы их не разгадали.

Теперь нетрудно уяснить и то, как возникает тайна. Она становится итогом последовательных фактов, часть которых ускользнула от нашего восприятия.

Из сказанного явствует, что современная пушкинистика представляет собой нечто среднее между вероисповеданием, престидижитацией и собственно наукой.

На мой взгляд, при изучении Пушкина незаметно сосуществуют две разные дисциплины. Это пушкиноведение, сиречь наука, и пушкинистика, то есть агрегат государственной машины, неукоснительно следующий идеологическим стандартам. Чтобы выявить примесь пушкинистики, достаточно заметить, как между солидных строчек монографии начинают реять знамена или хоругви. То, какие последствия влечет узурпация науки религиозной либо политической доктриной, общеизвестно.

Но не только давление казенных стереотипов загоняет мысль ученого в наезженную колею. Б.В. Томашевский отмечал: «Пушкинистами являются люди, исключительно влюбленные в личность и творчество Пушкина. Для них Пушкин — несравним, оценки Пушкина — незыблемы». Исследователю подобает зоркость, а любовь, как известно, слепа.

Книга, которую вы держите в руках, стала итогом моей попытки исследовать жизнь и творчество Пушкина непредвзято, с позиций здравого смысла. Прежде всего я исходил из не слишком свойственного пушкинистике убеждения в том, что при изучении творчества великого поэта следует оперировать фактами в соответствии с логикой и стремиться к постижению истины. Должен сказать, результаты такого подхода оказались необычными, порой неожиданными для меня самого.

Оказалось, разрозненные тупиковые факты, среди которых пушкинистика буксует вот уже полтораста с лишком лет, могут объединиться в целостную и непротиворечивую картину. С другой стороны, сделанные мной выводы ставят под сомнение абсолютную безупречность Пушкина и его несравненное духовное величие.

Тем самым автор этих строк попал в щекотливое положение еретика, дерзко посягающего на незыблемую общепризнанную святыню. Что ж, если мои рассуждения ошибочны, эта книга окажется мелким курьезом и вскоре будет благополучно забыта.

По ходу исследовательской работы я не раз мысленно обращался к словам А. Эйнштейна: «Развитие науки и творческая деятельность разума в целом требуют еще одной разновидности свободы, которую можно было бы охарактеризовать как внутреннюю свободу. Это — свобода разума, заключающаяся в независимости мышления от ограничений, налагаемых авторитетами и социальными предрассудками, а также от шаблонных рассуждений и привычек вообще».

Но свобода не может быть самоцелью. Вряд ли позволительно скрывать от читателя главную задачу моего труда. Будучи писателем и не претендуя на лавры ученого, я все же хотел бы поспособствовать очищению пушкиноведения от пушкинистики.

Напоследок должен сделать предупреждение. Для тех, кто верит в непостижимые чудеса, радуется фокусам и питает к Пушкину религиозный пиетет, знакомство с последующими страницами книги окажется болезненным. Менее всего я хотел бы оскорбить кого-либо в лучших чувствах, поэтому напомню ту очевидную истину, что чтение является сугубо добровольным занятием.

Николай Гуданец

[^1]В интернет-версии книги сноски отсутствуют. Чтобы ознакомиться со ссылками на источники, скачайте текстовую версию книги.