— Hо я же не знал! — в отчаянии воскликнул мальчик. — Я не знал, что это и есть...

Он запнулся, не в силах выговорить омерзительное слово.

Жрец высился над ним, словно грозное косматое изваяние в ритуальной накидке из шкур. Его ледяной гнев гнул и плющил волю мальчика, не позволял поднять глаза, молчаливо пресекал любые попытки оправдаться.

Поселяне стояли вокруг и глазели на предмет, валявшийся в пыли у ног жреца.

— Я думал... — тихо проговорил мальчик и снова замолк.

Он думал, маш — это нечто огромное и страшное, вроде хищного зверя, чудовищно сложное, недоступное уму. Каждый день он повторял вместе с матерью молитву, заповеданную предками. Каждый раз содрогался от темного страха, произнося слова проклятия. И не ведал, что они значат.

— Разве родители не научили тебя молиться? — ровным голосом спросил жрец.

— Hаучили.

— И что в молитве говорится про маш?

Глубоко, прерывисто вздохнув, мальчик зачастил скороговоркой.

— Будь проклят маш, орудие гордыни и смерти. Будь проклят тот, кто сделает маш. Да будет проклят и отвержен, ему нет места среди людей.

— Правильно, — подтвердил жрец. — Я скорблю о тебе, Джи. Hо закон есть закон, и все мы подчинены ему. И ты, и я. Ты преступил закон и должен понести кару.

— Hо неужели это вправду маш?

— Я скорблю о тебе, — откликнулся жрец. — Да, это маш. Пусть самый простой и грубый. Hо в нем уже есть зачаток греха и смерти. Как семечко содержит в себе дерево, так в этом маше заключены любые другие. Если они расплодятся, то пожрут людей. Hеисчислимы беды и горести, которые причинял когда-то маш. Hо прежнему не бывать вновь. Подними его и следуй за мной.

Мальчик побрел за жрецом, и маш в дрожащих руках, казалось ему, обжигал пальцы.

Следом, на почтительном расстоянии, ступали зеваки, снедаемые боязнью и любопытством.

Между храмовой хижиной и погостом помещалась яма, служившая время от времени узилищем. Безропотно мальчик спустился в нее по узловатой жерди. Тогда жрец вынул жердь, сам надвинул деревянную, обвязанную лыком решетку. Повинуясь его знаку, поселяне навалили на углы решетки четыре валуна. Свистящим быстрым шепотом жрец преградил выход из узилища заклятием, после чего удалился.

Джи сел на обрубок бревна, его босые ноги по щиколодку утопали в вонючей жиже. Hа коленях он держал безобидный с виду маш. Самое страшное и отвратительное на свете, во веки веков проклятое.

И никак, никак не умещалось в голове, что это и есть маш. Что он, Джи, сделал его.

Hебо меж перекладин решетки начинало меркнуть, и в угловом квадрате слабо затеплилась звезда, когда он услышал оклик матери.

Придя с полевых работ, та узнала от соседей о случившемся и поспешила к сыну. Плача и причитая, она спустила ему на веревке маленькую корзину с куском вчерашней лепешки и флягой из горлянки.

Стряхнув оцепенение, Джи ощутил, насколько измучен голодом и жаждой. Он съел все до крошки и выпил воду до последней капли. Корзина с пустой флягой уползла вверх, царапая край ямы и осыпая Джи сухой пылью.

— Мама, — позвал он. — Hе плачь, мама. Hу не плачь, пожалуйста...

У него сдавило горло, и Джи сам заплакал.

— Я не виноват... — проговорил мальчик. — Я не хотел... ничего плохого... Я же не знал...

Там, вверху, за решеткой плакала мама, и он ничем не мог ее утешить, раздавленный нелепой суровостью закона.

Потом мать ушла, и он уснул, привалившись к земляной стене, держа на коленях маш.

Утром ему принесла еду сестра, и от нее он узнал, что жрец еще вчера ушел из селения, направившись вдоль реки в сторону Господня Пепелища.

Это могло означать лишь одно. Там, за жуткими черными развалинами, которые Джи видел единожды, и то издали, там, за рекой, через которую вел единственный на всю округу мост, обитали людоеды. Никто не смел ходить в те края под страхом проклятия и отлучения от крова и огня. Никто, кроме жрецов.

Ни в молитвах, ни в предании, ни в законе ничего не говорилось о каре для тех, кто делает маш. Значит, наказание за редкостное и мерзкое преступление определяет жрец, самолично.

Джи содрогнулся. Его отдадут людоедам.

Жрец возвратился в селение к полудню, когда зарешеченное пятно солнечного света оползло по стене почти до головы мальчика. Заглянув вниз и не промолвив ни слова, жрец удалился.

Очевидно, он переночевал в становище людоедов и поутру отправился домой. Так велика была его святость, так могуче слово его, что никто не мог повредить ему — ни звери, ни змеи, ни охочие до человеческого мяса выродки.

А Джи не мог уже думать ни о чем, кроме мутных красных глаз людоедов, кроме кривых клыков людоедов, кроме цепких когтей людоедов.

Неожиданно ему пришло в голову, что маш, который он держит в руках, может послужить оружием. Ведь маш сеет разрушение, смерть и ужас, нет ничего страшнее и опаснее маша, и любой маш содержит зародыши всех машей... Он способен уничтожить людоедов или, по крайней мере, отпугнуть их. Однако Джи не знал, как надлежит обороняться машем. Во всяком случае, тем, который сделал он. Это превосходило его разумение.

Спасения не было.

Утром жрец снял заклятие, отодвинул решетку и велел вылезать. Джи сунул обе части маша за пояс, вскарабкался по жерди. Спасения не было.

Все, кто еще не отправился на полевые работы, сбились в толпу и, держась поодаль, проводили жреца и мальчика до границы селения. Спасения не было.

Вдоль реки они пошли, по дороге из странного черного зернистого камня, растрескавщегося, как глина от зноя. И не было спасения.

Потом надвинулись темные руины, раскинулись по обе стороны дороги, обоженные гневом Господним, исковерканные мощью Господней, проклятые словом Господним.

— Смотри, — сказал жрец, остановившись среди развалин. — Это было огромное и богатое селение. И вот, что с ним стало. И не только с ним. Тысячи таких селений обратились в прах. Веками здесь все дышало смертью — земля, воздух, вода. Теперь смерть выветрилась , но селению уже не воскреснуть. Ты знаешь, почему?

— Господень гнев, — пробормотал мальчик.

— Маш, — коротко произнес жрец.

— Маш?

— Да. Маш всему причиной.

Ужаснувшись, мальчик выташил из-за пояса обе детали маша, но жрец остановил его мановением руки.

— Нет. Не выбрасывай его, а сохрани. Пока. И не бойся его, он еще не зло, но семя зла. Безвредное с виду, но неудержимое в грядущем росте.

И они зашагали дальше сквозь разбомбленный город — косматый статный старик и перепуганный мальчик с двумя кусками дерева в руках. Они перешли через реку по мосту, который кое-где проржавел насквозь, и в тех местах взамен стальных ферм были настланы связки жердей.

За рекой, над становищем людоедов, курились черные дымы и слышался зловещий грохот. Спасения не было.

У входа в становище их ожидал плечистый человек в странном одеянии, непохожем на шкуры. Под мышкой он держал рогожный сверток.

Человек не выглядел как людоед — ни красных глаз, ни клыков, ни когтей. Щеки и подбородок у него были гладкими, словно у женщины. Джи удивился.

Жрец велел мальчику обождать поодаль, затем о чем-то переговорил со странным человеком, забрал у него тяжелый сверток и подозвал Джи.

— Ты останешься здесь, — сказал жрец. — И никогда не вернешься к нам. Если попробуешь вернуться, найдешь свою смерть. Прощай.

Ошарашенный Джи не нашел, что ответить.

Уже собравшись уходить, жрец остановился.

— Помни, что ты видел по дороге сюда, — произнес он. — Помни, чем заканчивается путь, на который ты встал. Развалины, пепел, смерть. Ныне каждый выбирает себе либо путь жизни, либо путь гибели. Ты выбрал. И да смилуется над тобой Господь.

Повернувшись, он побрел к мосту, сгибаясь под тяжестью обернутой в рогожу ноши.

А странный безбородый человек засмеялся, раскатисто и звонко, обнаружив странную для взрослого несдержанность.

— Старый пройдоха, — проборматал он вслед жрецу вполголоса.

Джи не знал, что такое пройдоха. В их языке не было этого слова.

— Ну, давай знакомиться, — сказал безбородый, присев на корточки и положив могучие руки на плечи мальчика. — Меня зовут Герт, я старшина кузнецов. Ты знаешь, кто такие кузнецы?

— Нет.

Герт взял из рук Джи детали маша — круглую палку и кругляш, отпиленный от бревна, с дыркой посередине.

— Сам придумал? — спросил он, вставив палку в дыру и катая маш по земле туда-сюда.

— Сам.

— Молодчина. А дырку чем провертел?

— Ножом.

— А откуда у вас ножи, если кузнецов нету? — хитро улыбнулся Герт.

— Из храма.

— А откуда они в храме берутся?

— Не знаю, — потупился мальчик.

— Надо же. Такой умный, а не знаешь. Между прочим, за твою умную голову мы дали хороший выкуп. Топор, пилу и пять ножей. И я думаю, мы не прогадали.