Солнечным весенним утром человек по имени Хельг вышел из дома и отправился на работу. Он шел пешком, предпочитая обходиться без городского транспорта, который день ото дня становился все дороже. Дорога от дома до бюро газетных вырезок, где он работал, занимала полчаса.

Пройдя по многолюдному проспекту, Хельг, как обычно, свернул в переулок и остановился перед высокой чугунной оградой, за которой был разбит маленький аккуратный парк. На деревьях и кустах только-только раскрылись почки, и ветви казались обернутыми зеленым дымом. Посыпанная гравием дорожка вела к розовому двухэтажному особнячку в стиле ампир. Дворик и дом походили на яркую детскую игрушку, которую кто-то заботливо отгородил от внешнего мира темными брандмауэрами переулка.

Каждое утро Хельг останавливался ненадолго перед оградой. Он никогда не видел обитателей дома — по-видимому, они в такое время еще спали. Особняк представлялся Хельгу ничьим, и не составляло труда вообразить себя его владельцем. Хозяйским взглядом обводил он белоснежные колонны и лепнину, размышлял, не требуется ли ремонт и достаточно ли прилежен мойщик окон. Дело в том, что всю жизнь Хельг копил деньги на собственный дом. Такой, как этот, или чуть поменьше, но непременно двухэтажный.

Хельг посмотрел на часы. Пора было идти.

Он пересек переулок, через проходной двор попал на ратушную площадь и оттуда по узкой средневековой улочке, сплошь заставленной автомобилями, зашагал дальше. Следуя своим привычным маршрутом, он размышлял о том, что примерно через девять лет сможет наконец купить дом. Взять кредит в банке ему казалось опрометчивым шагом, всякое в жизни может случиться. Если его, к примеру, уволят с работы, тогда не только из дома выселят, но и выплаченные деньги пропадут. Окутанный раздумиями, он и не заметил, как добрался до неказистого здания, где на втором этаже помещалось бюро вырезок. Хельг толкнул расхлябанную дверь, вошел и замер в изумлении.

Вместо полутемного коридорчика и лестницы он увидел перед собой бесконечную бледно-зеленую равнину. Гладкая как стекло, она расстилалась под низким небом, затянутым грузными тучами. Он сделал шаг, и под ногами зачавкала грязь. Почва слегка пружинила, точно матрац, и от нее исходил сильный запах сероводорода.

Ошарашенный Хельг обернулся. Повсюду вокруг простиралась только влажная зеленая пустошь.

Некоторое время Хельг никак не мог собраться с мыслями. В голове кувыркались обрывки фраз вроде “как же так”, “не может быть”, “наверно, я сплю”. Он уцепился за последнюю из них. “Я сплю, — убеждал он себя. — Ну конечно, сплю. Надо же, какая белиберда может присниться. Сейчас я проснусь. И пойду на службу”. Однако что-то подсказывало Хельгу, что он не спит. Тягучий ужас постепенно оплетал его сердце. “А если я не сплю, — подумал он, — я же опоздаю”.

Грязь плотно присосалась к его ботинкам. Он переступил с ноги на ногу и едва не потерял равновесие от того, что сочно всхлипывающая топь закачалась под ним. Потревоженное болото еще сильнее запахло гнилью. Хельг замер. Его ступни ощущали зыбкость почвы с панической остротой. Казалось, вот-вот он провалится с головой в тошнотворную трясину.

И вдруг наваждение пропало. Хельг увидел знакомый коридор, лестницу и цветную циновку для вытирания ног. Это произошло моментально, точно смена слайда в автоматическом проекторе.

Осторожно ступая обмякшими ногами, Хельг поднялся по лестнице. Рот и ноздри заполняла мерзкая болотная вонь, перед глазами все еще маячила зеленая равнина. Ему мерещилось, что ботинки вязнут в дубовых ступеньках.

В коридоре наверху он остановился перед дверью своего отдела, собираясь с духом. В заставленной канцелярскими шкафами комнате уже сидели за своими столами Ундесен и Альрика.

— Привет, Хельг, — буркнул толстяк Ундесен, поглощенный заточкой красного карандаша.

— Здравствуйте, — вяло откликнулся он.

— Доброе утро, — подхватила Альрика. — Что случилось, Хельг? На вас лица нет.

— Это ничего... Это так... Сердце закололо. Я опоздал, кажется.

Ундесен сдвинул очки со лба на нос и взглянул на стенные часы.

— Половина девятого, — сказал он. — Ты пунктуален, как всегда.

— Я вам таблетку дам, — пообещала Альрика, роясь в сумке. — Очень хорошо помогает.

— Благодарю, фьере Альрика. Уже прошло.

— Не шутите со здоровьем. Мой покойный брат вообще никогда ни на что не жаловался. А умер, представляете, из-за того, что съел несвежий паштет. Такая трагедия...

— Да-да... — пробормотал Хельг. — Весьма прискорбно.

Он повесил шляпу и уселся работать. На столе перед ним лежала кипа свежих газет. Достав из ящика ножницы, Хельг задумался.

Значит, зеленое болото ему привиделось. Значит, он сходит с ума, и у него начались галлюцинации. Всю жизнь он побаивался своей дурной наследственности. Его мать страдала алкоголизмом и умерла рано, отец вообще был неизвестен. Теперь ему предстояло расплачиваться за свой хромосомный набор.

Он отстегнул наручные часы и положил на стол. Их стрелки показывали четверть десятого. Хельг поднял глаза на стенные часы. Судя по ним, было без двадцати девять.

— Ундесен, который час? — спросил Хельг.

Толстяк недоуменно уставился на него поверх очков.

— Без двадцати девять, а что? Разве сам не видишь?

— А... на твоих сколько?

— Мои в ломбарде, — признался Ундесен.

Хельг вспомнил, что перед выходом из дома сверил часы с радиосигналом.

— На моих ровно без двадцати девять, — сообщила Альрика. — Это очень хорошие часы, мне их подарили на пятидесятилетие.

— Наверно, мои испортились. Чересчур спешат.

— О, это нехорошо. Я прочла в одной рекламе: если часы спешат на пять минут, деловой человек теряет полгода жизни. Понимаете, он всюду является раньше, чем надо...

— Да что там полгода, когда вся жизнь может пройти впустую, — проворчал Ундесен.

Его глубокомысленное замечание кануло в пустоту. Альрика принялась раскладывать вырезки по конвертам. Хельг развернул газету, где несколько статей Ундесен пометил красным карандашом, и взялся за ножницы. Однако ему не давала покоя смутная мысль. Нечто такое, способное разрешить все сомнения. Наконец Хельга осенило. Он откинулся на спинку стула и уставился на свои ботинки. Их ранты оказались обеплены зеленой грязью.

Хельг отложил ножницы и попробовал справиться с путаницей, воцарившейся в его голове. Значит, так. Часы. Ботинки. Выходит, он не бредит. При чем тут часы?

Он перевел стрелки назад. Вынул бумажный платок из лежащей в ящике стола пачки, стер им грязь и кинул в корзину.

Ему стало не по себе. Он, скромный служащий по имени Хельг, шел на работу, как обычно, и вдруг попал в невиданный и страшный мир, в какую-то зеленую трясину, и пробыл там тридцать пять минут. А после вернулся на то же место и в тот же момент времени.

Хельг встал и вышел в туалет. Сполоснул лицо, оглядел себя в зеркале. Ничего особенного.

— Мне кажется, он сегодня какой-то не такой, — заговорила Альрика в его отсутствии.

— М-м-м?

— Я говорю, он как будто не в себе. Очень странный. Очень. Весь бледный, глаза бегают... Вы не находите?

— Я? Нет. А впрочем... Да ну, просто часы забарахлили, вот и мчался на службу сломя голову.

— И все-таки с ним что-то не так, говорю я вам. У нас в соседнем доме был один такой. Тоже тихий, вежливый. Так вот он, представляете, в один прекрасный день задушил свою жену и отрезал ей уши хлебным ножом.

— У Хельга нет жены, — резонно возразил Ундесен.

— Вот-вот, как раз холостяки чаще всего и выживают из ума, — предостерегающе воздела палец Альрика. — Кстати, вы заметили, что у него ботинки измазаны краской?

— А, мало ли где он мог в нее вляпаться.

— Не знаю, не знаю. Совсем свежая зеленая краска. Потом он украдкой ее вытер.

— Зеленая? — переспросил Ундесен. — Вы точно видели?

— Да что вы так испугались? — спросила, глядя испытующе, Альрика. — И какая муха вас всех укусила?

— Вовсе я не испугался. Просто удивился. Он же у нас такой аккуратист, и вдруг краска на ботинках...

Ундесен взял со стола пачку сигарет и вышел в коридор. Вскоре вернулся Хельг. Сел и принялся за работу.

Через день после того случая, в пятницу вечером, Хельг сидел в своей каморке и клеил игрушки. Из проволоки и обрезков меха он мастерил маленьких чертей, папуасов, зверюшек, которых продавал оптом в сувенирные лавки. Это занятие давало неплохой приработок. Обычно он занимался своим промыслом с удовольствием, но на сей раз его мысли занимало совсем другое. Хельг искал объяснение происшествию с зеленой трясиной. Без сомнения, все случилось на самом деле, и дурная наследственность тут ни при чем. Выходила сущая бессмыслица. Почему трясина? Почему зеленая. Почему так вышло именно с ним. А с другой стороны, почему он — это он? Обо всем на свете можно спросить, почему оно так, а не иначе, и попробуй-ка ответь. В конце концов, раз оно есть, значит, так и надо.

На большие выводы разум Хельга оказался неспособен. Между тем его руки сноровисто мастерили пузатых медвежат и лохматых лесовиков.

Хельг стал обдумывать положение дел на службе.

Фьере Альрика регулярно справлялась о его самочувствии и советовала принимать нитроглицерин. Несколько раз она обратилась к нему не просто “Хельг”, как обычно, а “фьер Хельг”. Словно почему-то заискивала перед ним.

— Фьер Хельг, вы знаете, что в июле у нас будет сокращение? — спросила она в четверг после обеда.

— Впервые слышу, — Хельг заволновался. — А кого же намерены уволить?

— Понятия не имею. Знаю только, что троих. А из каких отделов и кого именно — неизвестно.

— Все этот чертов кризис, — проворчал Ундесен и отправился курить.

— Знаете, фьер Хельг, — заговорила Альрика вполголоса, — я подозреваю, что первым кандидатом будет он.

И кивнула на пустой стул Ундесена.

— Начальству хорошо известно о его пристрастии к спиртному, — продолжала она. — В прошлом году у него было четыре запоя, каждый на неделю, помните?

— Он же болел.

— О-о, не будьте простаком. Кому надо, отлично знает, в каком магазине он покупал свою хворобу. Уж поверьте, что не в молочном. Ну, а нам с вами беспокоиться нечего, не так ли?

— Да, разумеется, — поддакнул Хельг и сделал вид, что углублен в сортировку вырезок.

Первоначальный испуг, вызванный сообщением Альрики, прошел, и теперь неотвязный глухой страх по капле просачивался в его сознание. Пьянчуга Ундесен имел университетское образование и с поразительно й легкостью читал и размечал газеты на трех языках. Только поэтому начальство смотрело сквозь пальцы на его запои. Фьере Альрика работала в бюро почти тридцать лет и пользовалась безупречной репутацией. Значит, если сокращение коснется их отдела, уволят Хельга. А может, и нет. Ведь его тоже ценят. В начале этого года он получил прибавку к жалованью. Небольшую, но все-таки. Если и дальше так пойдет, он сможет купить дом скорее, чем предполагал. А вот если его уволят, все пойдет прахом, и остаток жизни Хельг вынужден будет проедать свои сбережения...

У Хельга слипались глаза, когда он встал из-за стола, убрал работу в ящики и застелил узкую железную койку. Зевая, он направился в ванную. Открыл дверь, вошел и оказался в зеленом болоте.

Равнину озарял неяркий свет, процеженный сквозь сплошные тучи. Кое-где над топью курились тонкие пряди тумана. Оцепеневший Хельг стоял по щиколотку в зловонной грязи. Больше всего поразило его то, что на улице давно сгустилась ночь, в то время как здесь было светло. Немного оправившись от потрясения, он начал озираться и опять не увидел вокруг ничего, кроме болота. Сплошная, гладкая и жуткая в своем спокойствии трясина расстилалась вокруг Хельга. Он стоял в центре идеальной окружности и казался себе иголкой от циркуля, застрявшей в чертежной доске.

Неизвестно, как долго это длилось. Хельг потерял всякое ощущение времени и вдруг очутился в ванной.

Содрогаясь от отвращения, он смыл с ног теплую, дурно пахнущую грязь и замочил перепачканные шлепанцы в тазу. Чтобы отбить мерзкий запах трясины, обильно обрызгал ноги дезодорантом. Вытер следы на полу и отправился спать.

Ему долго не спалось. Ворочаясь с боку на бок, Хельг пытался уразуметь, что с ним происходит. Он, человек средних лет, средней внешности и среднего ума, довольствовался обычным, скромным существованием. Он твердо знал свое место в мире: ему надлежало вырезать статьи, помеченные красным карандашом Ундесена, и затем, согласно пометкам, раскладывать по ящикам — от номера сто двадцатого по двести пятидесятый. Вырезанные и рассортированные статьи Альрика запечатывала в конверты и рассылала заказчикам. За работу Хельг получал деньги, копил их и обращал в акции газовой компании. Примерно через девять лет он сможет купить на свои сбережения особняк.

Ясность, порядок и логика царили в мире, где Хельг благополучно и целеустремленно проводил день за днем, день за днем, день за днем. Но в его жизни открылась необъяснимая страшная брешь. Какая-то зловонная трясина, в которую он попадал неизвестно почему и стоял посреди нее, цепенея от унижения, словно наказанный учителем школьник. Хельгу чудилось, что тут кроется зловещая издевка, что он находится во власти таинственных сил, которые не без мрачного юмора подталкивают его к безумию. Он решил не сдаваться, любой ценой сохранять душевное равновесие и здравый ум.

То и дело Хельг вспоминал о предполагаемом увольнении. Он опасался рассказывать о трясине, ведь тогда его непременно сочтут психически больным и уволят в первую очередь. Почему бы, например, Альрике не пустить слух, что Хельг повредился в рассудке, и тем самым обезопасить себя? Значит, надо держать язык за зубами...

Измученный размышлениями, он уснул только к утру.

Миновало несколько дней, и вот Хельг, вернувшись домой с работы, открыл дверь и снова очутился в зеленой трясине. На сей раз он пробыл там около часа и особого испуга не испытывал. В конце концов, рассудил он, чему быть, того не миновать. А вреда от болота не предвиделось никакого. Надо только спокойно стоять и ждать возвращения.

Когда трясина отпустила его домой, он отмыл ботинки, выстирал носки и обшлага брюк.

Шли дни. Хельг исправно ходил на службу. Как-то раз, когда он кромсал ножницами очередной номер газеты, ему попалась на глаза статья о полуфантастическом проекте использования природного газа Арктики. Ввиду обострения энергетического кризиса, автор статьи предлагал начать разработку богатых, но весьма отдаленных месторождений и перевозить сжиженный газ на гигантских дирижаблях. При этом стоимость перевозок увеличивалась незначительно по сравнению с расходами на прокладку трубопроводов. Ориентировочная смета проекта достигала четырех миллиардов. Предполагалось, что после осуществления проекта многие конкурирующие газовые компании начнут терпеть серьезные убытки.

Когда Хельг прочел статью, ему стало не по себе. Его сбережения, добытые неустанным трудом и суровой экономией, могли пойти прахом. Не исключено, что в самое ближайшее время его акции упадут в цене. С другой стороны, до сих пор они дорожали год от года, принося Хельгу солидные дивиденды. Поколебавшись, он решил рискнуть и оставить все, как есть.

Через каждые три-четыре дня Хельг попадал в зеленую трясину. Он уже заметил, что чаще это происходит по средам и пятницам. Болото подстерегало его за любой из дверей либо утром, по пути на службу, либо вечером. Миновал месяц, и Хельг убедился, что раз от раза жижа прибывает. Она доходила уже до колена. Приходилось носить в портфеле запасные брюки и, вернувшись из болота, переодеваться в укромном месте. Вдобавок возросли расходы на стиральный порошок и дезодоранты, отчего пришлось сократить другие статьи бюджета, в основном за счет питания.

По ночам Хельга преследовали кошмары. Толпа людей, измазанных грязью с головы до ног, с воплями гонялась за ним по всему городу. Он медленно и натужно убегал, высоко поднимая ноги, словно бы поочередно выдергивая их из вязкой мостовой. Бежал — и не мог нигде скрыться; бросался в подворотни, подъезды, взбирался на крыши или залезал в подвалы, но его отыскивали всюду. Настигали, валили наземь и с молчаливой сосредоточенной яростью волокли куда-то. Хельг не знал, куда именно, однако без сомнения над ним хотели сотворить нечто ужасное. Он просыпался от собственного крика, и засыпал, и кошмар повторялся.

А однажды на людной улице он увидел впереди себя человека, чьи брюки ниже колена были густо заляпаны зеленой жижей. Их разделяло каких-нибудь десятка два шагов. Человек шел быстрой, судорожной походкой и часто оглядывался. Заметив, что Хельг пробивается сквозь толчею, пытаясь его догнать, незнакомец юркнул в подъезд первого попавшегося дома и был таков. Последовать за ним Хельг не решился.

Так значит, и другие тоже попадают в трясину, понял Хельг. Вот оно как. Может быть, все вокруг, все до одного побывали там, только не хотят признаваться. Может, всегда так было, во все времена и с каждым человеком. А люди молчали, делая вид, будто зеленой трясины не существует вовсе...

С тех пор у Хельга вошло в привычку приглядываться к ботинкам прохожих.

Загадка трясины тяготила его все мучительнее. Он становился крайне раздражителен. Его злило сиплое дыхание Ундесена, пустопорожняя болтовня Альрики и даже клацанье собственных ножниц.

— Похоже, вы похудели, фьер Хельг, — заметила как-то Альрика. — Что ваше сердце, не пошаливает?

— Нет, благодарю.

— Ах, от этой ужасной, ужасной жизни любое здоровье пошатнется. Вы знаете, что скоро подорожают земельные участки? И еще увеличится налог с домовладельцев. Мне подумать страшно, сколько тогда хозяин запросит за квартиру.

— Как подорожают? Когда?

— По слухам, в следующем месяце. Процентов на пятнадцать, представляете? Ну, я пойду пообедаю.

Хельгу стало тошно. Машинально вынул он термос и сверток с бутербродами, сжевал пищу, запивая жидким чаем без сахара и уставившись в дряхлый шкаф с картотекой.

Какие-то огромные и безликие силы властвовали в мире. Словно жернова, они равнодушно перемалывали нефть и руду, энергию и воду, леса, землю, города и селения, людей и, в том числе, самого Хельга.

Пообедав, он взял бумагу, карандаш и подсчитал, на сколько оттянется покупка дома, если сказанное Альрикой подтвердится.

До конца обеденного перерыва оставалось минут двадцать. Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, Хельг вышел прогуляться в близлежащий парк. Он слонялся в тени густых лип, ссутулившись и заложив руки за спину. Всем его существом владело гнетущее безразличие. Он сел на скамью и тупо уставился в пространство. Потом перевел взгляд на соседнюю скамью, где мужчина в элегантном костюме и дорогой шляпе читал газету. Его лицо показалось Хельгу знакомым. Приглядевшись, Хельг встал и подошел к человеку в шляпе.

— Ланстен? — воскликнул он. — Привет, старина!

Человек поднял глаза на Хельга.

— Извините, не имею чести вас знать.

— Неужели не узнал? Это же я, Хельг. Помнишь, как мышку выпустили на уроке химии? Нас еще таскали к директору...

— А, ну да, ну да... Припоминаю.

Ланстен сложил газету, Хельг присел рядом с ним.

— Ты, я слышал, стал важной птицей?

— Хм... Пожалуй, можно сказать и так. На службе мной довольны, расту, — ответил Ланстен, окидывая взглядом изрядно поношенный пиджак Хельга.

От случайно встреченной бывшей одноклассницы Хельг знал, что Ланстен занимает видный пост в одном учреждении, которое предпочитают впрямую не называть.

— Ну, а ты что поделываешь? Все еще не женился, как я понимаю?

— Да все так... Служу потихоньку, тяну лямку. У нас поговаривают, что будет сокращение штатов. Мне-то опасаться нечего, я, знаешь ли, тоже на хорошем счету...

— Ну-ну. Ладно, Хельг, всего хорошего.

Ланстен встал со скамьи, и тут же Хельг по привычке взглянул на его ботинки. К левому каблуку присохла корочка зеленой грязи.

— Постой! — вырвалось у него.

— Что такое?

Хельг вскочил.

— Так, значит, и ты?.. И ты... бываешь... ТАМ? Да? — сбивчиво зашептал он.

— Ничего не пойму. Да о чем ты? — удивился Ланстен, спокойно высвобождая рукав из пальцев Хельга.

— Ну, там... В ЗЕЛЕНОМ БОЛОТЕ.

— Не возьму в толк, что ты мелешь, — холодно произнес Ланстен.

— Да вот же, на ботинке у тебя!

Ланстен чуть наклонился, осматривая ноги. Когда он снова посмотрел на Хельга, тот вздрогнул.

— Я. Ничего. Не. Вижу, — процедил он.

Хельг не выдержал и отвел глаза.

— Мой тебе совет: помалкивай, — чуть мягче сказал Ланстен.

— Но как же...

— Извини, я спешу.

И Ланстен удалился.

Хельг потоптался на месте, потом торопливо зашагал в свое бюро.

Вечером того же дня он очутился в трясине, уже доходившей до пояса. Он стоял, зажмурившись и еле дыша от смрада.

— Ага... Вот оно что... — шептал он. — Тот прохожий... И теперь Ланстен... Вон оно как...

От собственного бессвязного шепота ему казалось, будто он начинает что-то в самом деле понимать.

— А что, если мы живем здесь, в этой трясине? — вдруг сказал он. — И все остальное нам только мерещится?

Он открыл глаза. С неба сочился рассеянный белесый свет. Трясина лоснилась и почему-то казалась одушевленной. Зловещая жижа плотно обнимала бедра Хельга.

Назавтра под конец работы он подошел к курившему в коридоре Ундесену.

— Слушай, у тебя найдется часок свободного времени?

Ундесен затянулся, выдохнул дым, щелчком сбил с сигареты пепел.

— Смотря по тому, какое у тебя дело.

— Мне надо с тобой посоветоваться. Может, после работы пойдем, пропустим по кружечке пивка? Я угощаю.

Ундесен не сумел скрыть удивления. Среди сослуживцев Хельг слыл трезвенником и сквалыгой.

Окончив работу, они вместе вышли из бюро и засели в первой подвернувшейся пивнушке.

— Выкладывай, что у тебя там, — сказал Ундесен, отпив залпом полкружки и вольготно откинувшись на спинку стула. Его складчатое лицо, словно бы вылепленное из сырого теста, заметно оживилось и порозовело. Хельг сидел, сгорбившись и уткнувшись взглядом в нетронутую кружку, точно придавленный мрачноватыми сводами полуподвала.

— Даже не знаю, как сказать, — сознался Хельг приглушенным голосом. — Скажи, с тобой случались необыкновенные вещи?

— То есть?

— Я просто спрашиваю — случалось ли с тобой что-нибудь такое, — Хельг неопределенно покрутил в воздухе пятерней. — Ну, из ряда вон выходящее.

— Конечно, и еще как. Прошлой осенью я здорово поднабрался, уснул в парке, и с меня сняли шляпу.

— Да нет же. Я серьезно спрашиваю. Что-нибудь совершенно необъяснимое. И бессмысленное.

Ундесен хмыкнул, снял очки и задумчиво прикусил их оглоблю.

— Если серьезно, нет. Никогда, — он надел очки и уставился на Хельга. — А к чему ты клонишь?

— Да просто так.

Оба подчеркнуто играли в равнодушие.

— Ты вроде не в своей тарелке, — заметил Хельг, всматриваясь в лицо толстяка сквозь прокуренный сумрак пивной.

— Я? С чего ты взял? Твое здоровье.

Они отхлебнули пива.

— Так ты говоришь, бессмысленное, — начал Ундесен. — А в чем ты вообще находишь смысл? Лично я не вижу его нигде. И чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что мы все живем по уши в дерьме.

Хельг вздрогнул, и Ундесен это заметил, но продолжал как ни в чем не бывало.

— Да-да, живем по уши в дерьме и делаем вид, что все в порядке. Что дерьма-то и нет вовсе. То есть, ежели разобраться, оно, конечно, имеется, но так и должно быть, иначе никак. Значит, все идет, как надо. И хорошо, дескать, что мы в дерьме, а не в серной кислоте, к примеру.

Отдуваясь, он допил пиво и продолжил.

— Бессмысленное, говоришь? Ха! Вот возьмем хотя бы тебя. Живешь, копошишься, вырезаешь ножницами всякую чепуху, жрешь, спишь. И так далее. А часто ли ты задумывался, какой тут смысл? В тебе самом он есть? Ведь ни разу не думал, бьюсь об заклад. То-то и оно. И не надо думать, иначе начинаешь понимать, что так называемая жизнь — сплошная дурацкая возня. Суета. Суета вокруг жратвы, вокруг барахла, вокруг сомнительных удовольствий — скажем, сидеть в мягком кресле и командовать оравой подонков, которые в свою очередь морочат стадо кретинов. А ради чего? В конечном счете — ради брюха. А что такое брюхо? Фабрика дерьма. Вот мы и подошли к тому, с чего я начал, описав замкнутый логический круг. А внутри оного круга — сплошное дерьмо. Вот и все, — он покосился на пустую кружку и причмокнул.

— Ну нет, — заспорил Хельг. — Вовсе нет. Каждый ведь хочет жить хорошо. И ты, и я, и любой друго й. Разве это бессмысленно?

— Абсолютно, — отрезал Ундесен.

— Я не могу с тобой согласиться.

— Тогда сиди в дерьме, — посоветовал толстяк.

Над столиком повисло унылое молчание. Хельг взялся за кружку и отпил глоточек.

— Да, вот еще что, — сказал он. — Ты же сегодня заходил к шефу, как насчет сокращения, ничего не слышно?

— А, можешь не дрейфить. Уже все решено, тебя и меня не выгонят. Сокращение будет за счет других отделов.

— Это что, точно?

— Точно. Давай-ка выпьем по этому поводу.

— Спасибо, мне больше неохота.

— Как знаешь. Ну так что у тебя за дело?

— Никакого такого дела. Просто поговорить хотел.

— Виляешь... Ну-ну. Я пошел.

Ундесен встал, сунул руки в карманы и враскачку направился к дверям.

Хельг догнал его на улице.

— Ундесен, постой. Шеф так и сказал, что нас не будут сокращать?

— Да, можешь спать спокойно.

— Чего ж ты молчал?

— Думал, ты и так знаешь.

По дороге домой Хельг мечтал о своем особняке, просторном, двухэтажном, чтобы утром спускаться по лестнице, небрежно вертя в пальцах кисть на поясе халата. Да-да, именно так, вплоть до шелковой кисти, в точности, как он видел давным-давно в кинофильме из жизни богачей...

И, попав тем же вечром в трясину, он стоял, неудержимо улыбаясь, думая о своем.

Примерно через неделю после разговора в пивной Хельг, как всегда, явился на работу и не увидел Ундесена на месте. За час он сделал вырезки из газет, оставшихся с предыдущего дня, и разложил их по ящикам. Ундесен отсутствовал, и размечать было некому.

— Фьере Альрика, видимо, Ундесен снова, так сказать, заболел? — спросил Хельг.

Альрика прекратила барабанить по клавишам пишущей машинки.

— Как?! Вы еще не в курсе дела?

— Н-нет. А что?

— Да ведь он покончил с собой. Вчера вечером.

Хельг уставился на Альрику и не смог произнести ни слова.

— Представляете, ни с того ни с сего принял целую пачку снотворного. Нам позвонили из полиции, должен прийти следователь. Между прочим, Ундесен всегда был немного не в себе. Я давно заметила. У меня глаз наметан, будьте уверены. По соседству со мной один тип свихнулся и прикончил свою жену. Представляете, он отрезал ей уши...

— Вы уже рассказывали об этом, — неделикатно перебил Хельг.

— Неужели? Ах, да. Ну так вот. У того типа была привычка грызть ногти, прямо точь-в-точь как у Ундесена. Представляете? Еще когда он только пришел к нам работать, я глянула на него и решила, что с этим человеком надо поосторожнее...

Хельг не слышал, что она там мелет. Беспричинный страх въедался меж лопаток ледяными занозами.

— Так вы полагаете, он свихнулся? — спросил он.

— Да конечно же. Конечно. Только сумасшедший мог оставить такую странную записку.

— Так он оставил записку?

— Да, совсем короткую. Что-то вроде... Дайте вспомнить. Ну да, вот: “Не желаю больше барахтаться в гнилом болоте. С наилучшими пожеланиями, Ундесен”. Вам дурно, фьер Хельг? Опять сердце? О, вам надо беречь себя.

— Нет... Ничего... Все в порядке... Я пойду выпью воды, пожалуй.

Место Ундесена вскоре занял новоиспеченный бакалавр филологии, совсем еще юнец с прилизанными усиками на угреватом лице. И все пошло своим чередом.

А трясина прибывала. К середине августа Хельг окунался в жижу до подмышек. Несколько раз он опаздывал на работу из-за того, что долго отмывался от грязи.

Хельг никак не мог поверить в то, что скоро болото засосет его с головой. Он убеждал себя, что это было бы уже полной нелепостью, что все изменится, обойдется как-нибудь. Однако его существование отравлял постоянный подспудный ужас. Однажды, в приступе отчаяния, Хельг купил ботинки на высоком каблуке и с тех пор не снимал их.

Настал день, когда трясина засосала его по шею. Только тогда он решился на побег, надеясь, что переезд в другие края избавит его от болота. Он срочно взял на работе отпуск, все свои капиталы обратил в наличность, улетел из столицы первым попавшимся самолетом и поселился в курортном городке.

Отель, в котором остановился Хельг, по архитектуре напоминал крылечко из бетона, прилепленное к продолговатой скале, поросшей скудным кустарником. Ажурная труба скоростного подъемника соединяла отель с галечным пляжем, который от восхода до заката цвел полосатыми зонтиками и шезлонгами. В полукруглой бухте между валунами ворочался и вспыхивал пенными гребнями морской прибой.

Из окна Хельга виден был вытянувшийся вдоль обрывистого берега городок. Среди пузырящейся зелени садов красными осколками торчали черепичные кровли. Гигантской подковой городок обнимали горные кряжи. У их подошвы пестрели полосатые заплатки плантаций, выше по склону тянулось редколесье, походившее на клочковатую полуистершуюся шерсть, из которой выпирали коричневые клыки гранитных вершин.

К вечеру с гор сползла громадная, клубящаяся черная туча. Она повисла над потускневшим берегом и разразилась буйным ливнем. Под шум капель Хельг безмятежно уснул.

Утром Хельг позавтракал в кафетерии на крыше отеля. Он долго потягивал кофе, отщипывал от гренков куски и кидал их надрывно кричащим чайкам, носившимся возле самых перил террасы. Набитый деньгами чемоданчик стоял под стулом и томил счастливого Хельга внушительностью своего содержимого. Оставив себе на карманные расходы, Хельг сдал чемоданчик в сейф отеля и отправился гулять. От полудеревенских улочек веяло добропорядочной уютной жизнью и размеренным бытом. Через заборы свешивались отягощенные плодами ветви, в их тени дремали на диво смирные бродячие псы. Из обитателей городка Хельг в этот час не встретил никого, кроме направлявшейся к пляжу длинноногой девушки в бикини и еще старухи в чепце и черном платье до пят, которая вела под уздцы бархатного ослика, впряженного в тележку с молочными бидонами.

Пройдя к обрыву, Хельг сел на кладку из нетесаного камня и долго смотрел, как над морем в серой дымке висит прозрачное солнце, а по линии горизонта потихоньку ползет белая запятая рыбацкого паруса.

К полудню он вернулся в отель, вошел в свой номер и очутился в зеленой трясине, доходившей уже до самых губ. Стоя в болоте навытяжку, он идиотически хихикал, и теплая жижа щекотала его лицо. Оказывается, трясина существует всюду, скрыться от нее невозможно. Куда бы Хельг ни забрался, она настигнет его. Настигнет и убьет.

Когда трясина выпустила его, Хельг повалился на пол, на четвереньки, и долго стоял так в луже вонючей зеленой грязи. Как ни странно, эта нелепая и постыдная поза принесла ему облегчение. Он поднялся на ноги, напустил в ванну воды и сел на краешек с опасной бритвой в руках. Собираясь с духом, сидел и тупой стороной лезвия поглаживал запястье. Из крана хлестала крепкая волокнистая струя, по воде бегали подрагивающие пузырьки. Хельг встал и остервенело плюнул. Бритву положил на подзеркальник.

Он тщательно вымылся, надушился, надел новый костюм и спустился в гостиничный ресторан. Там Хельг заказал отличный обед, бутылку шампанского и просидел за столиком до позднего вечера. Зал мало-помалу наполнялся посетителями, становилось шумно; вдруг свет погас, из углов ударили цветные прожекторы, и на эстраду вышли оркестранты-негры в алых фраках. Тягучая, извивающаяся мелодия блюза окутала зал.

Хельг пил, ел, танцевал, снова ел и пил. Разгулявшись, он заказал бессовестно дорогую сигару и впервые в жизни закурил, но после нескольких затяжек вынужден был отправиться в туалет. А придя в себя и кое-как загладив следы ущерба, причиненного крахмальному жабо , он по ошибке забрел в бар, где у стойки сидела худощавая мулатка в платье с глубоким вырезом. Хельг подсел к ней и без труда завязал разговор. Он болтал безумолку о подорожании земельных участков, о перевозке сжиженного газа на дирижаблях, сам едва понимая, что говорит, а глаза его шарили по ожерелью из искусственного жемчуга на длинной шее, по упругой ложбинке грудей, выглядывающей из декольте, по крепким ягодам сосков, проступавших под тканью. Мулатка слушала, старательно кивала и влажно улыбалась, когда Хельг прижимал колено к ее мускулистой ляжке.

Перейдя от околичностей к сути, он спросил, сколько за ночь, она ответила, двести. Они поднялись в номер. Когда Хельг отпирал дверь, у него екнуло сердце при мысли о трясине. Однако боязнь оказалась напрасной.

Войдя, мулатка сразу стала раздеваться, аккуратно складывая одежду на кресло...

Хельг проснулся рано. Было светло, свежо. Женщина спала, свернувшись клубочком. Одеяло сползло, полуобнажив ее гладкую шоколадную спину.

У Хельга ломило в затылке, побаливали измятые за ночь мускулы. Он встал и поплелся в туалет. Голова кружилась, пол покачивался и плыл, точно из-под ног медленно вытаскивали ковер. Хельг открыл дверь, переступил порог и внезапно ослеп, его тело сдавила вязкая тьма.

Болото накрыло Хельга с головой.

В исступлении он рванулся, привстал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь глотнуть воздуха, но тщетно. Его макушка чуть приподнялась над поверхностью, затем топь расступилась под ногами и всосала человека целиком. Стиснутые удушьем легкие окаменели. Хельг скрипел зубами, корчась в гуще трясины, изо всех сил пытаясь оттянуть конец. Но слабость жаркими волнами разливалась по телу, вымывая последние проблески воли. Вдруг в мозгу взорвался ослепительный свет. Хельг раскрыл рот и обмяк. Жижа плотной струей хлынула в его грудь.

Казалось, это смерть. Однако рассудок не гас, и ощущения не ускользали. Хельг по-прежнему сознавал себя, чувствовал тепло и густоту обнимавшей его трясины. Кровь толкалась в висках, а легкие размеренно вздувались и опадали, всасывая и выталкивая тяжелую грязь. Хельг дышал.

Он висел в толще болота, спеленутый им по рукам и ногам, и дышал, хотя не без натуги, жижей.

Дышу, думал Хельг. Жив. Главное, жив. Жив и дышу.

Ничего, думал он. Это ничего. В конце концов, я живу. И дышать можно. Тяжело, но можно. Да, можно дышать. Можно.